Опции

[zadushevnii]

Конечная остановка.
Жизнь – словно поезд, что мчится и мчится, всё дальше и дальше. И где остановка, на которой надо сойти? Никто не знает ответа на этот вопрос. Ни машинист, ни кондуктор, ни, тем более, пассажир. Ведь они одно и то же лицо. Холодом. Холодом окутывает поезд перед конечной остановкой.

Холодом. Повеяло холодом. Бег. Всё что осталось мне – бежать. Вдаль. Куда глаза глядят. Холодная рукоять обжигает ладонь. Вытерев лицо я целую твои губы. Встаю с колен и смотрю на тебя, на твои, запечатлённые кровавым поцелуем, губы.
Странно, тебя уже нет, а люди даже не понимают этого. Я двигаюсь в толпе. Нет, я не бегу, просто быстро иду сквозь людей. Случайно толкнул старушку. Она, в свою очередь, толкает меня и начинает выкрикивать ругательства вслед моей удаляющейся спине. Иду, плевать, главное не оборачиваться. Если бы не ты, то я бы обязательно ответил ей, но…
Я иду. Сколько? Не знаю, может пару часов, а может 10 минут.
В этом районе я не бывал ни разу. А ты всё ещё там? Думаю, да. Когда тебя найдут, меня уже не будет в городе. По крайней мере, я на это надеюсь.
Такси. Ловлю такси и еду к вокзалу. 200 рублей, плевать, даже спорить не стану. Сигареты. Чёрт! Наверное, обронил, оставив тебе, наверное. Что бы купить? Пачку «Sabotage». Да, чёрная пачка под стать сегодняшнему дню.
На Москву один билет. Чёрт, нет билетов. Тогда на Питер. Твою мать, на сегодня тоже нет. Есть только на Севастополь. Севастополь, так Севастополь. Сижу в зале ожидания, до отправления ещё час. Как медленно бежит время.
Видимо уснул, потому что будит охранник и просит покинуть здание вокзала.
Пиzдец, да что ж это такое то? Я опоздал на поезд.
Иду на улицу, первый час ночи, холодно.
Твоя ладонь на моём запястье, застывший в горле крик, а в глазах ужас и надежда. Надежда на то, что всё это моя глупая шутка, и сейчас это кончится, чем бы это ни было. Смотришь на меня и просишь прекратить. Отпустить твою руку, что тебе больно. А мне не больно? Я молчу и …
Бутылку пива, нет, лучше водки. И коробку зефира в шоколаде. Видишь, я помню о тебе, твоё любимое лакомство. Я оплакиваю тебя. Сижу на набережной, давлюсь водкой и зефиром и плачу…
Блин, куда же я опять дел сигареты? Ладно, поднимаю чинарик и щёлкаю зажигалкой. Мог ли кто-нибудь, особенно ты, подумать, что я буду добивать чьи то сифозные басики? Но мне уже плевать, и эти 4 с половиной тяжки самые приятные в моей жизни.
Начинается снег. Если тебя ещё не нашли, то тебя укроет этим белым пушистым снегом как одеялом, и тебе больше не будет холодно.
Я вспоминаю нашу первую встречу. Я вспоминаю тебя. Твою улыбку, глаза, волосы, губы. Самое лучшее, что было в тебе кроме меня, твои губы. Твоя кожа пахла то ли ванилью, то ли карамелью. Но сегодня она пахла дерьмом, твоей сущностью, в сущности. Как жаль. Жаль…
Удаляю твой номер телефона из записной книжки мобильного. Теперь ты мне не то что не позвонишь, sms’ку даже не отправишь. А я любил твои sms’ки, полные любви, секса, интриги, в общем лжи.
Звонит друг и зовёт потусить в клуб. Говорю, что уже собираюсь спать. Он спрашивает, почему звук. Будто я на улице. Говорю, что курю на балконе. Он, не прощаясь, вешает трубку. Лучше б сам повесился, придурок.
Я даже и не понял, что произошло, как я мог сделать такое. Твои губы что-то произносили, шептали, просили помощи, из глаз текли слёзы, а тело медленно оседало. Мы стояли, вернее я стою, а ты уже лежишь, на крыше какого-то дома, и крики твои, скорее всего, никто не слышал. Ещё минуту назад мы молча стояли у входа на крышу, и я не выдержал твоих оправданий. Что на меня нашло, я даже не знаю.
Автомобильный мост. До земли несколько метров, наверно около семи. Внизу пролетают машины, пусть и редко, но всё же мой силуэт постоянно освещается фарами. Я сижу на перилах и курю сигарету, которую стрельнул у позднего, а может раннего прохожего. 4 часа утра, а может быть ещё ночи. Достаю твою фотографию и пишу на ней своё признание. Пишу, что именно я вонзал в тебя заранее приготовленный нож снова и снова. Из-за твоей измены.
Господи, что же я такое наделал, что же я за урод то такой? Я убил тебя. Венец человечества. Дитя божье…
Шаг вперёд. Приближающийся асфальт. Секундная боль. Темнота. Окутывающий холод. Ничего.
***
Ничего. Холод. Темнота. Стремительно разливающаяся по телу боль. Свет.
Я в палате. Ко мне прицеплены какие-то приборы, которые разрывают мои барабанные перепонки своим жужжанием и пиканьем. Я плачу. Я рыдаю. О тебе. И о боге. Который не хочет меня видеть. Не хочет забрать меня к себе. Остановка сердца. И, кажется, это моя конечная. Остановка.
3/XI/2007

[wax]

Delicate Sound Of Thunder

Занавеска на окне вздулась, словно парус турецкой фелюги, взорванный внезапным шквалом. Гардинные кольца щелкали, как клавиши взбесившейся пишущей машинки. Маринка вскочила с постели, и, шлёпая босыми ступнями по ламинату, подбежала к окну. Закрыв створку, она окончательно пришла в себя. Синий экран электронных часов показывал 02:22.
- Опять – подумала Маринка - А что там ещё может быть? – усмехнулась она. Мать умудрилась родить долгожданного первенца 22 февраля. Дочь назвали Мариной, но двойка, как ей и положено, счастливым числом для девочки не стала, а наоборот, как надоедливая неприятность в дневнике, преследовала её лишь неудачами и трагедиями.
В два года Маринка перенесла корь, а через несколько месяцев - двустороннюю пневмонию. Врачи уже махнули рукой, чего там, дескать, всё уже, но мать, бессонными ночами и полночными бдениями в церкви выпросила у бога жизнь для малышки. И то ли он, обычно глухой к таким незначительным людским просьбам, услышал таки вопль материнского сердца, то ли врачи просто поторопились с диагнозом, но девчонка понемногу оклемалась.
В двадцать два года Маринка потеряла мужа. Они прожили вместе два года. Выскочив замуж по малолетству за бравого курсанта Высшего Авиациооного Училища имени Мересьева, молодая жена, уже через год, родила девочку, которую назвали Майей. Отсутствие ног не помешало молодожёну быстро замастрячить здорового ребёнка. Однако, одна из тренировок марсианской программы внезапно оборвала так и не начавшуюся блестящую карьеру будущего марсианина. От мужа осталась дочь Майка и пара ножных протезов с гравировкой “Лучшему по профессии “. Ещё осталась боль внезапной утраты и одинокие холодные ночи. Ночи, когда сознание часами балансирует на грани яви и сна. Когда органы чувств фиксируют всё происходящие вокруг, но мозг не отдаёт телу никаких команд, и оно пребывает в полном бездействии.
Сегодня как раз и приключилась одна из таких ночей. А посему, Марина даже обрадовалась начавшейся грозе, внезапно вырвавшей её из когтей полусна. Гроза наступала быстро. Едва заметные на горизонте зарницы, в несколько минут превратились в ослепительные зигзаги молний, которые рвали и терзали небо, как оголодавший зверь долгожданную добычу. Гром уже не урчал как сытая кошка, а бил по барабанным перепонкам нещадно и мощно, как литавры финальных аккордов на концерте симфонического оркестра. В стекло ударили тяжёлые струи, накинув на мир мутный занавес.
Маринка, осторожно приоткрыв дверь в комнату дочки, заглянула внутрь. Майка спала на животе, раскинув ноги и руки в стороны. Простыня, как всегда, комком валялась на полу, ночнушка сбилась вверх, являя взору
худую детскую попку.
- Ничего. Отрастёт ещё! – губы матери разошлись в едва уловимой улыбке. Восстановив в кровати дочки статус кво, Марина прошла на кухню. Включила свет, достала из холодильника полуторалитровку Обуховской. Налив полстакана, она, с наслаждением, медленно, выпила холодную пузырящуюся минералку. Присела на табурет. Пластик приятно холодил ягодицы – спала Маринка голой. Привычка к свободе и одиночеству делали
ненужными условности в виде ночной рубашки, или пижамы с цветочками.
Разумеется, не считая тех дней, когда без трусов обойтись было никак нельзя.
- Ну что, Маринад, не засохли ещё твои ягодки без регулярного полива? Ягодки промолчали, явно давая понять, что хозяйка лукавит. Маринка была молодой, здоровой девкой, и без секса, разумеется, обходится не могла. Бывали всякие – юнцы, захлёбывающиеся от нетерпения едва успев начать, ровесники, могущие дать несколько минут удовольствия. Бывали и асы, которые могли не спеша, не торопясь, так настроить Маринкин инструмент и сыграть на нём такую симфонию с прелюдией, увертюрой и фугой, что с лица её потом несколько дней не сходила рассеянная улыбка. Подружки понимающе усмехались, а мужики в такие дни хотели Маринку ещё больше.
До длительных отношений, правда, не доходило. Кроме физического контакта, мужикам ничего было не нужно. Получив добычу, и насытившись, хищник быстро теряет к ней интерес. Марина понимала это, ибо дурой себя не считала. Денег и подарков в благодарность за секс не требовала, но и не отвергала их, если ей казалось, что человек не просто расплачивается, а дарит от души. Но такое случалось редко.
Ох, деньги, деньги. Будь проклят тот день, когда люди, послушав дьявола, придумали деньги. Ибо с того дня бог стал не нужен, и люди перестали слышать его голос. Девушка грустно вздохнула, прислушалась, гроза, удаляясь, затихала.
Зайдя в туалет, Маринка шлёпнулась на сиденье унитаза, и выпустила золотистую струйку. Последние капли получились особенно звонкими.
- Бегите бегите ! - проводила их Маринка - Может быть, ещё вернётесь ко мне – обновлёнными, прозрачными, животворящими. Но сколько дерьма вам придётся повидать!? Вспомните ли вы меня после всего?
Погасив свет, Марина улеглась. Помолитсья, что ли ? – вдруг пришло ей в голову … А как ? и чуть задумавшись, прошептала – Господи, если ты есть - успокой меня! Услышав через несколько секунд далёкий удар грома, Маринка хитро улыбнулась, пукнула впрок … и заснула.