Опции

[xloki]

ГРАМУЛЕЧКА. Часть Первая.

Я шёл к вокзалу. В рюкзаке лежал шмат сала, три банки варенья, фотокамера и бутылка самогона. Культурный набор сельского интеллигента. С таким набором — хоть куда.
«Москвич», было обогнавший меня, неожиданно остановился и стал сдавать задним ходом. «Бить будут», - приветливо мелькнуло в голове. Давно не мелькало. Я остановился. Из-за руля «Москвича» вылез Вовка и, широко растопырив руки, пошёл ко мне, богато улыбаясь золотым зубом. «Обнимать будут», - мелькнуло-2.
Обнимал меня Вовка даже не по-дружески, а как-то по-хозяйски, словно внешне неплохого, но не очень знакомого коня. Пока он это делал, с пассажирского сиденья вылезла его баба и мелкими деловыми шажками двинула к багажнику. Однажды я с ней уже встречался. Мы тогда пили на опушке и она, как человек хорошо знающий меру, после первой, максимум, второй или третьей пол-литры сказала:
- Ну, мне больше нельзя, я на пятом месяце.
Этим она мне сразу тогда понравилась. Таких хороших женщин вообще немного.
Мы с Володькой обнимались и любовались друг другом минуты две, а она в это время чем-то шерудила в багажнике, засунувшись в него наполовину. «Выпивать будем! - догадался я, глядя на торчавшую из багажника ситцевую попу, - не за домкратом же она туда полезла!»
Наконец Вовка спиной почуял, что всё уже готово и сказал: «Ну, давай по грамулечке за встречу!»
На дне багажника лежала газета, на ней тарелки, стаканы, на тарелках — колбаса, сало, огурцы с помидорами, в стаканах — самогон. Вовкина баба скромно стояла столбом в сторонке как придорожный метрдотель.
- В Москву? - спросил Вовка, брызгая в меня помидором.
- Угу, - кивнул я, пуляя в него огуречными семечками.
Мы вытерлись и снова обнялись.
- День-рожденье у меня, - сообщил Вовка, - хлопцы шашлык делают. Поехали с нами на речку?
- Поехали, - сказал я, опять принимая стакан, - ничего Москве без меня не сделается...
- Молодец! - кивнул Володька. - Да и шо там, на вокзале том делать? - на Люсю глядеть?
Люся — наша местная сумасшедшая. Сто лет назад она влюбилась в проезжего геолога. Или в полярника. А, может, - лейтенанта. Сейчас никто точно не знает, а сама Люся уже и тогда не помнила. Лейтенант этих геологических полярных войск на одну ночь образовал с Люсей крепкую молодую семью. А утром уехал, пообещав телеграммой вызвать Люсю к себе на свой военный полюс.
Ожидая телеграмму, Люся сошла с ума. Сначала она ходила на почту, но там ничего для неё не было.
- Жди, дура такая! - сердобольно говорили Люсе бандерольные и телеграфные бабы.
Тогда Люся собрала котомки и пошла на вокзал. Всем встречным она объясняла, что лейтенант прислал ей билет и что она уезжает к нему с вещами. «Ну, дай вам бог богатства и детей много», - говорили встречные. Люсе это понравилось и она захотела слышать эти слова снова и снова. Так она и повадилась вечерами ходить на вокзал.
Год шёл за годом, пятилетка за пятилеткой.
- Уезжаешь, Люся? - спрашивали её.
- Билет мне прислал! - расцветала Люся, в доказательство своих слов встряхивая котомками.
- Ну, дай вам бог детей и богатства, - говорили ей.
В котомках лежали старые, совсем истрёпанные вещи. Платье ситцевое, туфли-лодочки с дырявыми рассохшимися подошвами, бутылка с водой и подушка, на которой давным-давно спал одноразовый Люсин муж.
- Ну, счастливо, Люся! - по-прежнему говорили ей люди. - Устроишься — напиши.
Люся радостно кивала. Ни в лодочки эти, ни в платье с горохом она уже не влезала: старая, толстая, чего там! Лейтенант, поди, и не узнал бы. Так что, даже хорошо, что Люся не помнила, к кому и куда она каждый вечер уезжает...
- По-прежнему на вокзал ходит? - спросил я.
- А куда она денется? - ответил Вовка.
...Я и Вовка дружим с детства. Вместе закончили школу. Вместе получили права. Вместе нас призвали в армию. Вместе мы туда и поехали.
- Смотри, как я скажу, так и делай, - предупредил меня Вовка, когда нас везли в Брянск на сборный пункт. - Без меня не дёргайся. Со мной не пропадёшь.
Вокруг играли гармошки и гитары. Электричка раскачивалась больше чем надо. Наливали даже машинистам. Наливали ментам, которые подсаживались нас успокаивать. Менты быстро успокаивались и, плюясь в рации, кричали начальству:
- Да спокойно всё, говорю! Именно шо общественный порядок. Нормальные хлопцы, в армию едут! Почему стакан? Хто трезвые? Я - да, они - по слегка. Тарасов сменился. Я - грамулечку тока! Грамулечку, говорю, я ж при оружии. У машинистов? - был! - там тоже в рамках всё...
...В деревнях, разбросанных по нашим лесам, приняты две дозы: стакан (двести граммов) и грамулечка. Грамулечка - это полстакана. Но сколько это получается в граммах - не всегда понятно.
При этом стаканами пьют одни конченные алкоголики. Мы (я и остальные) пьём только грамулечками. Пишется через одно «мэ». «Стакан» пишется через одно «нэ», но стаканами пить — ни себя, ни людей не уважать.
В Брянске нас собрали больше трёх тысяч человек. Вернее, не человек, а призывников. В моё время считалось, что пацан должен обязательно отслужить в армии. Без этого никуда. Во-первых, партизанский край, «шумел сурово брянский лес» и всё такое. На девятое мая разборки партизан с полицаями доходили до драк.
- И вот, деточки, - рассказывал пионерам какой-нибудь дед, - собрались мы, народные, будем так говорить, мстители и пошли прочёсывать с немцами лес, того шо сволота эта, будем так говорить, враги народа, последних коров с Хутора увели у мирных, будем так говорить, жителей...
- Сука! - тряся палкой, вырывался из толпы другой дед. - Хто это тут, будем так говорить, мститель?! Ты ж самый полицай был!
- И правильно! - огрызался первый выступающий. - А скотину с Хутора сводить — это как? Сидят, главное, у себя по землянках и колхозное добро жрут! А мы порядок обеспечивай! Скажи спасибо, я табе не пристрелил тада! Хорошо, немец не дал...
При таких раскладах не служить в армии было нельзя. Могла «постигнуть суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся». Короче, люди б не поняли. И если на «суровую кару» еще было наплевать, то «презрение трудящихся» тому, кто не служил, было обеспечено на всю жизнь.
- Получается, ихьего хлопца в армию не взяли, - озадачивался сосед. - А ён к моей дочкé через забор лазил. Во таперь и не знаю, больной, наверное. Получается, детей не будет. Дочкý попытать, чи шо? Паразит! Получается, не стоѝт у его...
Вот только непонятно, почему для того, чтоб выяснить «стоѝт? — не стоѝт?» надо было два года торчать в армии, которой, вообще-то, от этого самого «стоѝт» только одни проблемы и сильный расход брома на душу военного населения. Может, Родине просто было надо, чтоб оно там «настаивалось» на случай войны? Хрен поймёшь эту Родину с её армией и презрением трудящихся!..
...Меж толпами призывников по плацу бродили офицеры, опиравшиеся на чуть менее пьяных сержантов. В мутные глаза офицеров навек были впечатаны таёжные туманы и беспроглядная мгла северных гарнизонов. Два раза в день нас строили и мутные офицеры начинали выбирать себе солдат. Мгла из глаз офицеров никуда не девалась, только густела к вечеру, как мгле и положено.
Когда первый раз прозвучали моя и Вовкина фамилия, я было задрал ногу, чтоб выйти из строя. Но Вовка, стоявший сзади, тут же ухватил меня за штаны.
- Ты куда?! - прошипел он. - Не видишь, то подводник! На хера нам надо три года под водой сидеть?! Мы ж не тритоны...
Я опустил ногу, а он, успокоившись, сказал:
- Дождёмся водителей, тогда выйдем. Какой подводный флот?! Пойдём в один полк, будем на грузовиках гонять. Стой спокойно, я скажу, когда надо...
Я кивнул. В детстве мы хотели стать космонавтами. Потом лётчиками. А сейчас явно шло к чему-то ещё более простому. Лучшую из возможных при таком раскладе перспектив Вовка называл «на грузовиках гонять». Меня он уверял, что это — практически то же самое, что быть лётчиками.
...Четверо суток мы просидели в Брянске. За нами приезжали химики, танкисты, артиллеристы, моряки и железнодорожники. Заглядывали лётчики и шлялись ракетчики. Водительских эмблем ни на ком не было. Трое суток нас раз за разом вызывали, а на четвёртые взяли и вычеркнули из списков, как непонятно куда пропавших.
- Так, может, по рублю и в армию не пойдём? - предложил я.
- Ждать будем, - сказал Вовка.
- С твоим терпением надо было сразу к снайперам записываться, - заметил я.
К концу четвёртого дня два сержанта вывели на помост офицера-автомобилиста и прислонили его к микрофону. Офицер открыл рот, наделся им на микрофон и командирским голосом сказал слово «Ы-ы-ы!» После этого сержанты аккуратно сняли его с микрофона и сами огласили список.
- Идём! - толкнул меня Вовка. - Это они!
- Нас же не назвали, - на всякий случай предупредил я.
- И не назовут. Идём, пока не вышли те, кого назвали.
Сержантам мы сообщили, что фамилии в списке перепутаны.
- Записывайте как надо! - сказал Вовка. - А то сами пишете не пойми чего, а людям разбирайся с вами потом...
Так я попал в водители, а не в танкисты и не в подводники. Хотя два каких-то матроса с Камчатки бродили ночами по спортивному залу, в котором мы спали. Они наливали нам портвейн и наперебой зазывали к себе.
- Подводная лодка — это ж романтика! - говорили матросы. - Это ж сплошные кругосветные путешествия. Знаете, где мы с Витькой были? - не поверите! В Тихом океане! На Гаваях! В Адриатике! На Канарах! На Карибах! А? Пойдёте?
- На чём были-то? - спрашивали мы.
- На подводной лодке, - говорили матросы, - на ласточке на своей, на чём же ещё!
- Наверх всплывали? - спрашивали мы.
- Один раз. Ночью в середине океана! - строго объясняли матросы. - Ласточка секретная, чё вы хотите!
- Да пошли вы на хер с такой кругосветкой! - говорили мы, но портвейн пили.
Пили в меру — грамулечками, так что для очередной кругосветки матросам удалось наловить только тех, кто пил стаканами. Сами же подводные романтики лили в себя «Три Топора» и «Кавказ» прямо из горла и никакой меры в том не чуяли. Ослабли в своих кругосветках.
Когда ж они поволокли к воротам сборного пункта десятерых ненормальных, которые, в свою очередь, несли их офицера и — отдельно — его фуражку, остальные три тысячи человек вздохнули свободнее.
...Сержанты-автомобилисты спросили, есть ли у нас водительский стаж.
- Есть, - сказал Вовка, - пиши: я две недели ездил на ГАЗ-51.
Сержант записал.
- А ты? - спросил он у меня.
«Глянь! Даже не проверяют ничего!», - удивился я, а вслух сказал:
- Полтора года междугородних перевозок. Зил-130, потом Камаз, - и, подумав, добавил: - с прицепом...
Прицеп сделал своё дело. Когда нас привезли в Минск и мы привычно взялись за свои грамулечки, меня выцепил какой-то майор и тихо спросил:
- «Волгу» водить умеешь?
- «Волга» что — вертолёт, что ли? - нагло ответил я вопросом на вопрос.
Майор кивнул и так же тихо сказал:
- Стой здесь. Заберу твои документы, потом тебя. Пойдёшь в штаб округа. Генерала возить.
И исчез.
- Чё ему надо? - спросил Вовка.
- В штаб округа забирает, - сообщил я, - говорит, генерала возить буду.
- Не вздумай выходить, - предупредил Вовка, - пошёл он со своим генералом! Нам в один полк надо, на грузовиках гонять.
Я привычно спрятался. Через полдня пришел другой майор и опять спросил про «Волгу».
- Много вас тут, - сказал я майору и повторил на всякий случай, - много. А я один... В штаб округа, что ли, опять?
Майор посмотрел на меня с интересом:
- Штаб шестой гродненской армии. Генерала возить. Не уходи никуда, я — за документами.
Я опять не вышел. А к вечеру меня разыскал какой-то капитан.
- «Волга»? - спросил я уже привычно. - В штаб, поди?
- Вообще-то, «уазик», - удивился капитан. - И не штаб, а комендатура.
На этот раз я отказался слушать песню про «в одном полку на грузовиках гонять».
- Ставки падают, - сказал я Вовке. - То майоры были, а то капитан. То «Волги», а то «уазик». Я так досижусь до того, что мне и самоката не дадут. Или вообще из армии выгонят. Скажут — привередливый попался.
- Ладно, - согласился Володька, вытаскивая бутылку. - Давай тогда по грамулечке и попрощаемся.
Той же ночью мы встретились на виадуке в Бресте: меня вели в комендатуру, а его — в знаменитую крепость. Вовке дали ГАЗ-66. Мне — ГАЗ-69, «Волгу» М-21, «Волгу» М-24 и, до кучи, ещё мотоцикл с пулемётом. «О то ж!» - сказал я сам себе, опасливо цапая пулемёт.
...Армия обладает одной замечательной особенностью. Пока ты там, кажется, что вокруг тебя нет ничего интересного, всё уныло и вся жизнь определена до минуты. Один мой знакомец, отслужив какое-то время, прислал письмо: «Я тут решил вести дневник. Три дня вёл, потом написал на месяц вперёд, теперь сижу и удивляюсь своей прозорливости».
Но когда к тебе приходит твой светлый дембель, выясняется, что за два года было столько интересного и разнообразного, что непонятно, почему ты этому не радовался в своё время. Удивительное место армия! Совсем гиблое...
...Два года мы с Вовкой служили в разных местах одного гарнизона, иногда встречаясь в караулах за тайной грамулечкой. И вот теперь встретились за нею опять. Я сел за руль «Москвича» и мы поехали на речку. Свой рюкзак я кинул в багажник.
На большой поляне у речки стояли палатки, горели костры, а в центре грудились трёхлитровые банки с самогоном и огурцами, валялись помидоры, пучки зеленого лука, снова банки с самогоном, хлеб, колбаса, бутылки с самогоном, селёдка, сыр, большая фляга с самогоном, стаканы с самогоном и сиротливая бутылка водки. То есть, всё то, что в обиходе называется словом «шашлык». Шурпу, кстати, мы делаем примерно из тех же ингредиентов.
Недалеко от палаток, возле обрыва, стояли машины. У костров суетились люди, периодически отходившие к самогону и снова возвращавшиеся к кострам. Мы выпили несколько раз по грамулечке за знакомство. Несколько — потому, что я не сразу всех запомнил, да и вообще «несколько» - это по-любому лучше, чем «один раз».
- Пока при памяти, - сказал Вовка, - покажи билет.
Я показал.
- Пока при памяти, - сказал Вовка, - сам тоже запомни: надо его поменять на два часа ночи.
- Поздравляю с днём рождения, - сказал я, - и с Первым Мая тоже.
- Правильно! - кивнул Вовка. - Спасибо, что помнишь. Международный день. Пока при памяти, пойдём по грамулечке? И, кстати, надо кого-то послать за билетом и ещё всем сказать, что поезд в два часа, а то я себя знаю...
Какой-то хлопец сел за руль, на ходу допивая очередную грамулечку и уехал через лес на вокзал. А мы пошли наливать и закусывать шашлык.
Хлопец вернулся через час с ментами.
- Этот, - сказал он, показывая на меня.
- Документы! - потребовали менты.
Я показал.
- Этот! - удовлетворенно сказали менты, сверив данные. - Ну, давай по грамулечке за твой отъезд. Если шо — мы потом на вокзале будем. Заходи, у нас там в дежурке есть ещё...
- Ну, как на вокзале-то? - спросил Вовка у хлопца.
- Да нормально всё, - ответил хлопец, - Люся ходит, а так - тихо. В кассе выпивают.
В час ночи Вовка сказал:
- Пора! Ты, пока при памяти, попрощайся с мужиками, а я пойду машину разверну.
...Спелая луна висела над лесом. Яркие лунные дорожки пересекали речку Нерусса. По ним можно было ходить туда и обратно, что некоторые и пытались делать. Волки на том берегу пели песню про Владимирский Централ. Люди на этом берегу нестройно подпевали, не обращая внимания на сову, которая, кудахча, ногами пинала к кустам помидор.
Неподалеку в темноте взревел двигатель и почти сразу же вслед за этим раздался громкий всплеск воды и двигатель, булькнув, умолк. Волки разом бросили петь. Сова с сожалением оставила свой помидор и пешком заковыляла к берегу.
На обрыве лежало бревно. На бревне сидел Вовка. Мокрый. Я знаю, что такие мокрые вовки добываются непосредственно из рек и озёр.
- Поехали? - спросил я.
- Поехали, - согласился он.
- А машина где?
- Нету машины, - сказал Вовка.
Мы с совой оглянулись. «Ух ты!» - сказала сова. «Москвича» действительно не было. Вовка встал, вылил из карманов воду и снова сел на бревно. Я подошёл к обрыву. Из глубины на меня жалостно смотрели две жёлтых фары.
- Хозяин! - позвали фары.
- Вовка! - повернулся я. - Они ещё это...
Вовка махнул рукой. Щуки в лучах света начали подтягиваться на общую панихиду, перекусывая по пути, чем бог послал. Фары, всё поняв, несколько раз печально моргнули и погасли.
Сова вернулась к помидору. Волки ушли на заготовки зайцев.
- Хоть раз в жизни день-рожденье как человек отметил, - неожиданно сказал Вовка.
- А машина? - спросил я, понимая, что в багажнике остались мои вещи.
- Не бери в голову, - сказал Вовка, - завтра достанем. Давай, пока при памяти, по грамулечке и хлопцы нас отвезут до хаты...
Продолжение следует...