Опции

[PAISTE]

5 апреля 1242 года на Чудском озере — Россия отказалась вступать в Евросоюз!

[ляксандр]

Наши далекие предки не были всеядными: два миллиона лет они употребляли в пищу только мясо.
https://nat-geo.ru/science/paleontology/vys...drevnih-lyudej/

[PAISTE]

100 великих украинцев

[PAISTE]

Хаммурапи был нехилый политический деятель. Он в натуре катил бочку на окружавших кентов. Сперва он наехал на Ларсу, но конкретно обломился. Воевать с Ларсой было не фигушки воробьям показывать, тем более что ихний Рим–Син был настолько навороченным шкафом, что без проблем приклеил Хаммурапи бороду.
Однако того не так легко было взять на понт. Ларса стала ему сугубо фиолетова, и он перевел стрелки на Мари. Ему удалось накидать лапши на уши Зимрилиму, который тоже был крутым мэном, но в данном случае прощелкал клювом. Закорифанившись они наехали на Эшнуну, Урук и Иссин, которые долго пружинили хвост, но пролетели как стая рашпилей. Ассирийцы чего–то возбухали по этому поводу, но их прокатили, как молодых.
Затем Хаммурапи по новой стал гнуть пальцы на Ларсу и в натуре ее загасил. Рим–Син проявил себя дятлом. Он прикинулся батоном и попробовал залукаться, но получил по рогам и припух. Пообломав Рим–Сина, Хаммурапи стал крошить батон на марийцев. Тамошний Зимрилим был не то чтоб дауном, просто по сравнению с Хаммурапи он оказался корявым лохом и заглох, как фанера. Правда, он пытался еще рыпаться и делать пальцы веером, но накололся и в 1759 г до н.э. ему пришла труба — и ему, и всей его хевре.
Короче при Хаммурапи по всему Междуречью царил полный кукан: вавилоняне щимились повсюду, везде устраивали разборки и наводили на всех шороху. Все линяли и дышали в тряпочку. И это были вилы. Однако, когда Хаммурапи откинул копыта, в Вавилонии началась лажа. Наследником Хаммурапи был Самсуилуна. Этот братило еще пытался качать права, но остальным это уже было параллельно. На юге все конкретней балдели эламиты, позже они даже уперли черный базальтовый столб с Хаммурапиной ксивой. Все резче наезжали касситы, на западе митанийцы вовсю раскатали губу трамплином, вконец охамев. В городах пошли левые базары. Каждый забитый шланг стучал себя пяткой в грудь и воротил телегу. Самсуилуна, конечно, обламывал все эти лоховские рисовки, но общее положение в Вавилонии было стремным. В экономике царил полный маразм, аристократов косила шиза, население качало права. Крутой наезд хеттов в 1600 г до н.э. окончился полным обломом вавилонян. Таким образом старовавилонскому царству пришли кранты.

[PAISTE]

Компания Coca–Cola в рамках корпоративной борьбы с неравенством, расизмом, сексизмом и элитизмом организовала для своих сотрудников курс под названием «Противодействие расизму». Авторка курса предлагает понять, «что значит быть белым», «что значит быть расистом». Стать «чуть менее белым» доступно любому уже сейчас, для этого всего лишь требуется:
— быть менее деспотичным
— быть менее высокомерным
— быть менее уверенным в себе
— меньше защищаться
— быть менее невежественным
— быть более скромным
— слушать
— верить
— покончить с апатией
— покончить с белой солидарностью

[ляксандр]

[ляксандр]

В начале 90–х несколько ВИЧ–диссидентов начали выпускать журнал Continuum. Заразившись ВИЧ, они убеждали читателей, что вируса на самом деле не существует. Издание просуществовало девять лет и закрылось, когда третий главный редактор, как и два предыдущих, умер от СПИДа. Continuum позиционировал себя как научный журнал для обладателей «альтернативного мнения». Это сыграло на руку отрицателям ВИЧ: фейки, запущенные его создателями, живут до сих пор, а сторонники теорий заговора используют ссылки на Continuum, как на авторитетное академическое издание. История журнала, чьи создатели умерли от СПИДа, но который до сих пор заставляет людей предпочитать народные методы лечения антиретровирусной терапии

[ляксандр]

чепяталка

[ляксандр]

шшыкарне шиза. включая каменты под ней

[ляксандр]

[ляксандр]

за крещение

[ляксандр]

Жанна Агузарова появилась на публике после длительного перерыва, прибыв на ежегодную White Party журнала "КиноРепортер". Это мероприятие прошло в рамках 43–го Московского международного кинофестиваля. С одной стороны, певица вроде бы омолодилась, но с другой стороны ее лицо стало выглядеть странно.

[ляксандр]

Последнее, что перестанут делать люди — это пить. (А. Зимин)

[ляксандр]

«Мы находимся в эпицентре массового вымирания, в разгаре климатического кризиса, и при этом нам каким–то образом необходимо кормить растущее население», — говорит энтомолог Сара Бейнон, которая занимается разработкой еды на основе насекомых на экспериментальной ферме в Уэльсе, — «мы должны менять, и мы должны изменить многое».

Выращивание насекомых требует куда меньше земли, энергии и воды, чем традиционное земледелие, и имеет значительно меньший углеродный след. По данным исследования ученых из Университета Вагенингена в Нидерландах, сверчки производят на 80% меньше метана, чем коровы, и в 8–12 раз меньше аммиака, чем свиньи. Метан является очень мощным парниковым газом, который оказывает влияние на глобальное потепление в 84 раза более сильное, чем CO2. Аммиак — это едкий газ и загрязнитель воздуха, вызывающий подкисление почвы, загрязнение грунтовых вод и наносящий ущерб экосистемам».

[ляксандр]

Руководство по сексу с гусями.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! Даже НЕ пытайтесь засунуть член в гуся! Вы его убьёте! Внутренние ткани очень тонки и их легко можно разорвать, даже не заметив этого!



ДОСТУП

Гуси не слишком дороги и могут быть куплены взрослыми особями примерно за 700 рублей. Необходимо брать самых больших и наиболее агрессивных гусей, которые есть в наличии. Пол гуся определяется следующим образом. Вы захватываете основу хвоста и крепко сжимаете. Если это - самец, у него вылезет член. Если это - самка, увидите выставленный наружу яйцеклад. Гусей можно найти везде. Авито - превосходный источник информации.



ПОВЕДЕНИЕ

Позвольте гусю привыкнуть к Вам. Самцы - с удовольствием доминируют, ну и позвольте им доминировать над вами. Задача такова: чтобы он не пятился и не шипел на Вас. Сперва подружитесь с гусем. Как только он будет Вам доверять, и вы станете хорошими друзьями, можно делать с ним и другие действия!



ВОЗБУЖДЕНИЕ

У гуся ДОЛЖНА быть возможность ухватить чего-нибудь в клюв, чтобы возбудиться. Им неважно, куда лезет их член, пока есть возможность копать лапами землю или захватить чего-нибудь клювом.



ХВОСТ

Гусь не сможет кончить, если его хвост не может опуститься.



КАК ДЕЛАТЬ!

Вы, скорее всего, захотите двух самцов. Когда гусь возбужден - он залезет на что угодно. Мои гуси залезали на других самцов и даже на цыплят. Как только он залезет на что-нибудь и ухватит за шею наступает оргазм. При наличии двух самцов можно сажать одного на другого!

Позвольте мне сразу прояснить одну вещь. Парни меня постоянно спрашивают: Как Вы засовываете член в гуся? Отвечаю: НИКАК! Можно серьезно повредить гуся, если засунуть в него член. Ткань внутри очень тонка и, если ее разорвать, гусь умрет в течение 24 часов. Я знаю это из своих первых опытов. Из-за гребаных предубеждений, эти и другие простейшие факты нигде не были описаны. Я поначалу убивал животных из чистого невежества. Но не позвольте этому случаться с вами! Это действительно может привести к потере любимого животного. Так или иначе, вы оказываетесь перед необходимостью действовать только снаружи. Это значит, что Вы будете должны заниматься собой, одновременно удовлетворяя гуся.

ПОЖАЛУЙСТА, не пытайтесь оттрахать гуся, каким бы ни был соблазн.

[ляксандр]

Сколько в России было крепостных помещичьих крестьян

По переписи 1897 года в России было 108.1 млн лиц, принадлежащих к сословиям, теоретически занятым сельским хозяйством (то есть к крестьянам, казакам и инородцам).

Кстати, 7.3 млн крестьян из их числа жило в городах и полей, соответственно, не пахало. Этих крестьян–горожан мы из нашей истории исключаем, так они от выкупных платежей не страдали: кто–то из них отказался от надела и не платил выкуп, а кто–то сохранил за собой надел и сдавал в аренду за сумму, которая, разумеется, превышала не только выкуп, но и все подати суммарно. Еще в городах жили 0.17 млн казаков и 0.62 млн инородцев, имевших отношение к земельным проблемам страны в столь же малой степени.

6.23 млн крестьян жили в Царстве Польском. Эти крестьяне не платили выкуп – всю землю, которую они обрабатывали при крепостном праве за разнообразные платежи, уплачиваемые помещикам (оброк в Польше распадался чуть ли не на десяток разных сборов, исчисляемых по сложным правилам), им просто передали в собственность без всяких условий, одновременно установив единый государственный налог, приблизительно равный двум третям от суммы отмененных платежей. Понятно, что этим крестьянам жаловаться не приходилось. Кстати, почему это российские власти оказались столь добры к польским крестьянам? Скажем честно, до польских крестьян им было мало дела, правительство до крайности обозлилось на польских помещиков в результате восстания 1863 года, считало всех их (включая и уклонившихся от участия в восстании) классом–предателем, желало наказать – не доходя, однако, до конфискации всех владений – и в результате не нашло ничего лучшего, чем относительно обильно наделить польских крестьян (в теории более лояльных к империи) за счет их бывших панов.

3.9 млн крестьян жили в Сибири. В Сибири никогда не было ни крепостного права, ни помещиков как таковых. Крестьяне считались вечными арендаторами казенной земли на весьма сложных условиях – правительство сохраняло право подселять в их общины новичков–переселенцев, пока размер надела не упадет до определенного лимита (крайне высокого по меркам крестьянина Европейской России). В теории, сибирские крестьяне, не платя выкупа, облагались более высоким государственным налогом, но на деле налог был ничтожен, так как власти были заинтересованы в привлечении в Сибирь переселенцев и поддерживали такой налоговый режим, который был очевидно льготным.

В сельской местности проживало 2.75 млн казаков. Казаки были наделены землей превосходно – по минимуму в 30 десятин на мужскую душу, они владели землей всегда, помещичьего строя не знали, выкупа не платили, налогов не платили, но зато были обязаны нести воинскую повинность специфическим образом и в усиленном размере, обеспечивая себя кое–чем (конь, мундир, амуниция) ха свой счет. В целом, положение казаков было, по крестьянским меркам, превосходным.

В Средней Азии проживало 6.29 млн сельских жителей (формально они все считались инородцами). Казахи, киргизы, туркмены сочетали кочевое скотоводство с зачаточным земледелием, а узбеки и таджики (под коллективным наименованием сартов) были земледельцами, владевшими искусством орошения оазисных земель. Ко всем к ним белый царь отнесся вполне милостиво. Для оседлых бывших подданных ханов был сохранен их старинный мусульманский земельный строй, заключавшийся в полной индивидуальной частной собственности на землю, отсутствию поместий и помещиков, небольшом количестве аренд. Налоги против ханской эпохи были снижены по минимуму в полтора раза. Кочевники же мало думали о земельном праве – они кочевали по огромной степной стране, где земли хватало на всех; в теории, земля была государственной, а за ними сохранялось вечное право пользования (при праве государства подселять переселенцев, пока размер земель кочевников не упадет до весьма щедрого минимума).

6.51 млн крестьян и 0.14 млн инородцев проживало на Кавказе (это был большой регион, включавший очень расширенное Предкавказье с Кубанью и Ставропольем, собственно Кавказ и Закавказье с нынешним куском Турции, Карсской областью). Эти люди принадлежали к множеству групп с разной исторической судьбой. Частично это были бывшие подданные иранских шахов, попавшие в состав России в момент перехода от традиционного мусульманского строя с индивидуальными независимыми крестьянами–собственниками к чему–то, напоминающему российский помещичий строй. Частично это были бывшие подданные грузинских царей, то есть выходцы из дворянской и крепостнической страны с более жестким гнетом, чем в России. Горцы были смесью демократических бесклассовых обществ и обществ с выделенным дворянством, так или иначе имевшим привилегированное положение. Кубань, часть Терской области и Ставрополье имели отчасти обычное русское крестьянское население, переселившееся сюда относительно недавно (без крепостнической предыстории). И наконец, на периметре обитали совсем уж дикие полубродячие курды. Проблемы всех этих групп царское правительство решало по–разному (их и невозможно было решать одинаково), и, к сожалению, обычно не в пользу – по общероссийским меркам — грузинских, армянских и татарских (то есть азербайджанских) крестьян. Но, в любом случае, многообразные проблемы данного региона просто не имели отношения к земельному строю и крестьянским реформам Европейской России.

И наконец, в Европейской России и Сибири жили 1.25 млн инородцев. Это были, в главнейших частях, народы Севера, калмыки, казахи Внутренней орды, буряты (при этом татары, башкиры и финно–угорские народы учитывались как крестьяне). К ним, как и вообще всем кочевым и полуоседлым народам, имперская власть относилась весьма мягко – конечно же, причиной этой мягкости были не моральные соображения, а очевидная нецелесообразность (и даже невозможность) попыток обложить эти народы налогами на уровне русского крестьянина.

Если мы сложим эти цифры, мы увидим, что 41.39 млн лиц сельских сословий попросту не имели отношения к проблемам, характерным для крестьянства Европейской России, из них 8.09 по той причине, что они переселились в города, а 33.3 млн потому, что они проживали там, где отчасти, в большинстве случаев, не было ни помещичьего строя, ни крепостного строя, ни выкупа земли крестьянами, а отчасти эти явления были, но были другими и правительство разбиралось с ними другими способами.

А в сельской местности Европейской России тем временем проживало 73.46 млн крестьян, к которым, на самом деле, и относился весь плач Ярославны. Правда, тоже не ко всем.
В Остзейских губерниях (сегодня это Литва и Латвия) проживало 1.68 млн бывших владельческих крестьян, отпущенных на свободу в эпоху Александра I без земли. Небольшая их часть стала зажиточными фермерами, большинство работало по найму. В любом случае, это не наша история.
В Бессарабии проживало еще 1.15 млн крестьян, правовое положение которых было сложным, их тоже освобождали, тоже наделяли землей, но по совсем другим правилам и с другими результатами.
Таким образом, скорбь о народе относилась всего лишь к 70.63 млн крестьян, живших в сельской местности Европейской России. Но далеко не ко всем к ним.

Дело в том, что бывшие государственные и удельные крестьяне в процессе крестьянской реформы получили всю землю, которую обрабатывали в крепостную эпоху (кстати, они–то крепостными и вовсе не были). Некоторые из них жили в совсем недворянских губерниях и уездах (например, на Архангельском и Олонецком Севере), и просто в жизни не видали ни помещика, ни помещичьей земли, а некоторые жили вперемешку в бывшими владельческими крестьянами, но при этом четко осознавали, что соседняя помещичья земля к ним отношения не имеет – они ее никогда не пахали ее на себя, не арендовали, ни работали на ней за барщину. Государственные крестьяне тоже платили выкуп за переданную им в собственность государственную землю, но их ситуация была заметно лучше – они были в среднем наделены в 1.3–1.4 раза большим количеством земли на душу, а выкупной платеж, приходящийся на десятину, для них оказался в среднем в те же 1.3–1.4 раза раз ниже. И даже если какая–то часть бывших государственных крестьян была устроена плохо, все равно соседний помещик оставался для них не более чем соседом, с которым у них нет никаких дел.
Так вот, государственных крестьян было очень, очень много. В Европейской России (без Остзейского края и Бессарабии) было 5.49 млн дворов бывших владельческих крестьян и 5.87 млн дворов бывших государственных крестьян. Таким образом, бывших помещичьих крестьян, которых следовало так жалеть, даже в Европейской России было 48.3%, то есть 34.1 млн человек.

Теперь посмотрим, а не было ли в числе несчастных бывших помещичьих крестьян некоторого числа фальшивых страдальцев, у которых на самом деле всё было в порядке. Для этого надо определить, что такое «в порядке». Самое простое – предположить, что что «в порядке» это когда настал эсеровский рай, вся земля конфискована у частных владельцев и роздана крестьянам по трудовому принципу. В 50 губерниях Европейской России было 240 млн десятин надельной и частной земли (было еще и огромное количество казенной, но это были горы, болота, огромные северные леса, а годной для полеводства земли там был мизер). Если мы разделим эту землю на 14.7 млн крестьянских хозяйств (столько их было в 1905 году), то получим 16.3 десятины на хозяйство. Это вся земля, поделенная на всех трудящихся земледельцев, больше земли не существует.
Так вот, 245 тыс. дворов бывших владельческих крестьян уже были наделены землей в размере выше 15 десятин на двор, то есть идеальный передел не представлял для них выгоды.

Кроме того, у многих крестьян была частная земля, купленная дополнительно к надельной за собственные деньги. Так как идея великого передела предусматривала отнятие земли и у них (это и произошло в 1917 году), они тоже не поддерживали передел. Кое–кто владел огрызками, так что мы посмотрим только на тех, у кого было более 10 частных десятин – суммарно у них по–всякому было больше «абсолютно справедливых» 16.7 десятин. Таких крестьян было еще 177 тыс. дворов, предположим, бывших владельческих крестьян из них было также 45%, то есть 80 тыс. Итак, мы имеем 325 тыс. дворов бывших владельческих крестьян (то есть 2.02 млн человек), уже обеспеченных землей лучше, чем запланировали для них социалисты.

Теперь мы можем понять, сколько именно перед нами крестьян, о которых народолюбцами пролито столько слез, которые десятилетиями выступали в традиционном дискурсе в качестве «народа» — 32.08 млн человек. Вот и всё. А между тем, напомним, в России было 108.1 млн «лиц сельского состояния», из которых в сельской местности проживало 100.8 млн человек. Таким образом, весь пресловутый «народ», о котором пролито столько слез, составлял 29.7% от «сельских сословий по паспорту» и 31.8% от реального числа селян, то есть чуть меньше трети от настоящего деревенского народа в его полном составе, то есть был не «народом», а крупным меньшинством. У оставшихся двух третей тоже преимущественно было всё не слава богу, но проблемы этих людей были совсем не теми проблемами, о которых так скорбели народолюбцы.

К чему приводит искажение оптики

Как говорил Геббельс, многократно повторенная ложь становится правдой. Крайняя сосредоточенность народнической, неонароднической, эсеровской, а за ней и либеральной критики на проблемах бывших помещичьих крестьян привела к тому, что наименование этого крупного меньшинства «народом» постепенно перестала восприниматься как риторический прием. Идеологи и сами поверили, что помещичьи крестьяне и есть народ в полном составе.

Из этого, соответственно, исходило представление о «черном переделе» как о своеобразной волшебной пуле, которая разом покончит с бедами страны. На самом же деле «черный передел» касался сектора, в котором создавалось 12–14% ВВП, и даже если бы он и имел обещанные волшебные свойства, его эффект оказался бы локальным.

Между тем, идея «черного передела» не только сосредотачивала внимание на секторальных проблемах, но еще и отвлекала его от проблем общих.

Во–первых, такой подход – на ваши проблемы, поляки, сибиряки, латыши, грузины и узбеки, нам наплевать, настоящий, значимый народ, народ, о котором надо волноваться, живет только в Европейской России – усиливал разобщенность страны.

Во–вторых, в результате общей замороченности судьбой злосчастного русского помещичьего крестьянина не было речи о настоящих общенациональных институциональных реформах, дающих новые возможности каждому. Даже земельная реформа 1906 года (так называемая «столыпинская») не касалась Польши и Сибири (как будто тамошним жителям не нужно право собственности на землю), не привела крестьян к возможности кредитоваться под залог земли, не дала крестьянам возможности продавать землю некрестьянам.

Ну а потом настал миг свободы. Многолетняя агитация крестьян за «черный передел» сделала свое дело, и произошло нечто похожее на геноцид в Руанде, при котором хуту убивали не только тутси: в тех местностях, где никаких тутси рядом не оказывалось, хуту начинали убивать хуту, объясняя это тем, что конкретный сосед хоть и хуту, но хуже всякого тутси.

Вот и в России 1917 года крестьяне, много лет ждавшие, когда можно будет раздербанить помещичью землю, в некоторых случаях замечали, что никакой помещичьей земли рядом с ними и нет (да и не было!), а дальнюю уже раздербанили другие. Реакция состояла в том, что крестьяне начинали дербанить других крестьян: вначале тех, кто прикупил помещичью землю на собственные деньги, потом тех, кто выделился по новому закону на хутор, а потом уже и просто тех, кто укрепил свою долю (такую же, как у остальных) в собственность. Результат оказался приблизительно такой, как у чавистов в Венесуэле. Никто, даже самые осатанелые историки, не берется описывать 1918 год как год начала счастья и процветания крестьянства.

С чем это можно сопоставить? Ну, например, со всеобщим народным раздражением против «привилегий номенклатуры», охватившим СССР в конце 1980–х годов, на фоне самого высокого уровня равенства доходов всех групп населения, и самого низкого уровня доходов элиты, когда–либо достигнутых в истории страны. Безусловно, советский строй прогнил и дышал на ладан, но ложные понятия, усвоенные его недоброжелателями, и следующая из них замена больших целей на вздорные придирки, отнюдь не помогли выстроить на руинах более справедливое и эффективное общество.

[ляксандр]

Обратите внимание на то, что я пишу только о помещичьих крестьянах – на момент освобождения таковыми являлись 48% крестьян Европейской России. У государственных и удельных крестьян все обстоятельства были совершенно другие.

1. Классическое полное рабство, как в раннем Риме, в России не сложилось. Не существовало помещичьих хозяйств, в которых бы крепостные крестьяне обрабатывали поля помещика без платы, под бичом надсмотрщика, не имели бы ничего своего, жили бы в общем бараке, и получали бы еду и одежду от помещика по физиологическому минимуму, не располагая собственными деньгами. Все попытки ввести такой строй (так называемая «месячина») кончались плохо для всех.

2. Крепостное право в России – это как римское рабство в момент перехода в колонат, у всякого раба есть пекулий, то есть такое имущество, которое в чистой теории принадлежит хозяину, но на деле раб пользуется им как собственным; хозяйственные отношения раба и хозяина представляют собой отчасти принуждение, а отчасти добровольные сделки; у рабов есть на руках собственные деньги. Это не буква закона, но фактическое сложение обстоятельств, сильнейшим образом вошедшее в обычай, только дворяне бешеные, безрассудные могут решиться идти против данного обычая, принимая на себя большие риски.

3. Закон формулировал власть помещика так, что он вправе заставить крепостных безвозмездно работать на себя не более трех дней в неделю, то есть помещик располагал половиной трудового потенциала крестьян, и, в теории, половиной создаваемого ими продукта. На самом деле, так дело не шло – надо было еще разобраться на что при этом будут существовать крестьяне. Сложилось два хозяйственных уклада, барщинный и оброчный, из которых в первом к концу крепостной эпохи находилось две трети крестьян.

Оба уклада подразумевали, что помещичье имение поделено на две примерное равные части, крестьянскую запашку и барскую запашку.

4. Барщинная система выглядит следующим образом:

— помещик ведет хозяйство на своей части земли самостоятельно, крестьяне обязаны работать на барской запашке бесплатно; в теории, такой труд занимает половину их рабочего времени;

— поскольку крестьянам не платят, ни натурой, ни деньгами, они существуют своим трудом на предоставленной им помещиком земле (крестьянская запашка), крестьяне пользуются своей половиной земли бесплатно;

— внутри этой системы единственным ресурсом помещика выступает насилие (будешь работать лениво – мы тебя высечем), экономического рычага у него нет, так как он не вступает с крестьянами во взаимовыгодные сделки; крестьяне, как только надсмотрщик отворачивается, начинают работать плохо, но у них за это ничего нельзя отнять — зарплаты–то у них нет; при попытке отобрать у крестьян что–либо из состава их пекулия (а больше наказать их нечем) начинается массовый саботаж;

— конец барщинной системы настает тогда, когда у крестьян хватает ума вызнать у управляющего цифру дохода помещика, устроить раздражающую саботажную компанию в его хозяйстве и одновременно предложить ему оброк (см. далее) в размере чуть высшем по отношению к текущему доходу; помещик склонен принять это предложение, так как денег станет больше, а крестьяне надеются, что они потом как–то еще поддавят помещика, их же много, а барин один;

— с жестким и бестолковым помещиком барщинное хозяйство легко сваливается в штопор; крестьяне требуют облегчить их условия, притворяясь бедными и укрывая доходы – помещик не верит и больше нажимает на крестьян – крестьяне начинают с ленцой вести своё хозяйство, так как разбогатеть им все равно не дадут – ближайший неурожайный год действительно разоряет крестьян, не считавших нужным накапливать запасы – озлобившиеся крестьяне работают на помещика безобразно плохо, но их уже не прижать, так как они разорены.

5. Оброчная система выглядела так:

— крестьяне хозяйствуют на выделенной им части земли как желают, обычно приусадебными участками и домами они владеют как полной частной собственностью, а полевой землей пользуются общинным порядком, регулярно переделяя ее между дворами по каком–либо рациональному принципу; статус этой земли очень неопределенный, помещик является ее полным хозяином, но де–факто не решается отнять ее у крестьян, даже если ему это нужно; крестьяне могут переделять землю между собой, но не могут продать посторонним; помещик может продать всё имение вместе с крестьянами, но и новому владельцу будет непросто сократить крестьянскую часть земли, он столкнется с саботажем; в чистой теории, помещик имеет право отобрать у крестьян даже их избы, но никто не удивится, если после такого его прирежут.

— за пользование своей частью земли крестьяне платят оброк; никаких правил для установления оброка нет, но он в целом всегда приближается к половине годовой платы наемному работнику; если помещик нанимает крестьянина обрабатывать его землю (это отнимает у крестьянина половину времени, так как земля поделена между помещиком и крестьянами пополам), то заработная плата обычно покрывает весь оброк, и еще немножечко остается крестьянину наличными – чтобы у него был стимул;

— иногда оброк налагается на все крестьянское общество как единое лицо, а крестьяне распределяют его между собой как хотят; но помещик имеет право также и налагать индивидуальные оброки на домохозяйства – обычно это происходит тогда, когда в составе крестьян есть лица, имеющие большие внеземледельческие доходы, то есть торговцы или ремесленники.

— крестьяне не могут оспорить слишком высокий оброк, так как правил тут нет, основным методом их борьбы за улучшение своего положения является саботаж – помещик ведь либо сдает свою часть земли крестьянам, либо нанимает их, и в обоих случаях крестьяне, обиженные слишком высоким оброком, начинают вести себя агрессивно, непредсказуемо, работают плохо, платят плохо; помещик, в теории, может вообще отдать всю землю крестьянам и соответственно удвоить оброк, но так никто не делает – крестьяне на этих условиях просто взбесятся, вообще перестанут платить, помещику тоже нужен рычаг экономического давления, типа «ты плохо платишь оброк, я тебя не найму и ничего тебе не сдам».

— своей половиной земли помещик распоряжается в режиме свободных добровольных сделок – иногда сдает в аренду целиком всей крестьянской общине как единому лицу, иногда сдает в аренду по частям отдельным крестьянам, иногда обрабатывает самостоятельно, нанимая работников за деньги, или же как–то сочетает все эти способы.

6. Как легко заметить, и барщинная, и оброчная система в чистой теории подразумевали, что суммарный доход крестьян приблизительно равен доходу помещика. Это был не более чем экономический мираж. На самом деле, производительность труда крестьянина была настолько низка, что при изъятии половины дохода он немедленно умирал от голода, а за ним и помещик. Реалистическая оценка максимально возможного объема изъятий – 15%, и то только в крепких, устойчивых хозяйствах, хорошо обеспеченных землей и инвентарем. Таким образом, помещик и крестьяне находились в вечной борьбе, диапазон исходов которой располагался между теоретическим правом отнять у крестьян половину дохода (или труда) и практической возможностью отнять никак не более одной шестой. На стороне помещика было право на насилие, на стороне крестьян – обоюдная невыгодность их разорения при наложении на них слишком тяжелых обязательств.

7. Кроме крестьян, занятых полевым хозяйством, имеются две специальные группы:

— дворня, то есть домашняя прислуга помещика; если человек взят в дворню, у него нет полевого надела, он работает на барина целый день, не получает заработной платы, но барин обязан кормить и обеспечивать его жильем, одеждой и т.п. вещами, в том числе и тогда, когда он заболеет или состарится; на практике многие дворовые получали также и небольшие приплаты, более похожие на премии, так как без стимулов они работали плохо;

— крестьяне, занятые торговлей, промыслами и ремеслами; эти люди платили индивидуальный оброк, связанный с доходностью их промыслов; разумный помещик устанавливал оброк на том максимуме, при котором для крестьян сохранялся стимул развивать свое дело; такие крестьяне могли жить где–то далеко, в городах, присылая оброки с оказией; иногда такие крестьяне настолько богатели, что сами себя выкупали у помещиков за огромные деньги.

8. Важно понимать, что индивидуальные экономические отношения с каждым крестьянским двором были очень трудозатратны для помещика, особенно если речь идет о крупном поместье. В теории, помещику было бы выгодно индивидуально поощрять лучших крестьян, а худших продать на колбасу (сдать в рекруты), купив вместо них новых. На практике же крестьянское сочетание эмоциональной манеры поведения, общей невнятности мыслей и речи, тотальной ненадежности в исполнении обещанного и низкого уровня гигиены отвращало бар от идеи договориться с каждым дворохозяином индивидуально. Помещики предпочитали общаться с крестьянами как с общиной, представленной более или менее чистым, связно изъясняющимся старостой. Это обстоятельство затем дало огромные последствия, так как правительство восприняло общину как необходимейший институт, и не только сохранило при освобождении крестьян, но и принудительно организовало и зарегулировало.

9. Личный гнет в русском крепостном праве парадоксальным образом более тяжел, чем экономический; крестьян можно принудительно женить, можно продать их детей, оторвав их от родителей, можно наказать телесно без формального разбирательства. Не всё это разрешалось законом, но всё было возможным на практике. Наконец, у крестьян не было хороших средств для противодействия и явной уголовке со стороны помещика: изнасилования, безмотивные избиения или истязания должны дойти до очень высокого градуса, прежде чем в дело вмешаются власти. Регулярно проявления личного садизма со стороны помещиков заканчиваются их убийством, после чего крестьяне массой идут на каторгу.

10. Общая экономическая динамика помещичьего хозяйства была такова, что там, где крестьяне богаты и сыты, там высок доход и у помещика, и обратное. Если подробнее, то помещикам для максимизации своего дохода в многолетней перспективе (а они как раз и владели землей поколениями) было выгодно устанавливать такой уровень изъятий у рабов, при котором хозяйство худших крестьян было бы устойчивым, а хозяйство лучших развивалось. Заметим, что мы говорим о максимуме прибыльности для помещиков, а не максимуме общей экономической эффективности хозяйства.

К сожалению, эти общеизвестные соображения не могли помочь многим помещикам – они, ровно как и крестьяне, были предпринимателями поневоле, привязанными к своему роду деятельности по рождению. Разумеется, значительная их часть не имела агрономических познаний, деловой хватки, выдержки, спокойствия, расчетливости, такта, необходимых для успешного ведения дел с непредсказуемой толпой неандертальцев. Многие не умели удержаться от соблазна насилия, особенно сексуального, порождаемого самой природой отношений раба и хозяина.

В результате, отношения между помещиками и крестьянами регулярно омрачались по причинам не экономического, а личного свойства. Старые распри и счеты, борьба дурного нрава и коллективного упрямства, смешение личных мотивов с хозяйственными постоянно уводили экономику помещичьего имения от того весьма скромного оптимума, которого она могла достигнуть в идеале.

Именно многолетнее накопление этого раздражения я и считаю основной причиной крестьянской реформы. Стремление перейти от напряженных, эмоционально заряженных отношений с крестьянами к более безличным и хозяйственным; стремление распустить дворню и окружить себя более мотивированной и лояльной наемной прислугой; желание отказаться от бесплатного, но раздражающего домашних секса с крестьянками к платному, но засекреченному сексу с проститутками; желание сдать всё в аренду и, наконец, переехать в город – вот настоящий набор сильных стимулов, побуждавших дворян отказаться от экономического преимущества, даваемого им рабством.

[ляксандр]

О крепостных крестьянах мы знаем много, так как те, кто в первой половине 19 века писал художественную прозу, дневники и письма, публицистику, был занят журналистикой и т.д., в большом проценте были лично связаны с помещичьей культурой, и та деревня, которую они знали, была крепостной деревней.

А вот в деревнях государственных крестьян люди, владеющие пером, не живали и не бывали. Тот весьма значимый факт, что положение этих крестьян было существенно лучше, чем у крепостных, не обратил на себя внимание широкой публики.

1. Государственные крестьяне были лично свободными людьми; закон и называл их «свободными сельскими обывателями». Свобода крестьян выражалась в том, что они могли (при условии уплаты податей и исправления прочих повинностей) находиться где угодно и делать что угодно, и ни один чиновник не мог и не пытался им помешать. Даже если повинности были личными – например, требовалось отработать три дня в году на починке дорог – любой был вправе нанять себе замену, сам же мог в это время заниматься чем ему угодно. Никакой чиновник не мог отдать государственному крестьянину приказ идти туда–то и делать то–то; тем более эти крестьяне были свободны в своей личной жизни – не существовало ограничений для их браков, обучения профессии и т.п.

2. В то же время, государственные крестьяне были хозяйственно закрепленными людьми. Дело в том, что повинности мещан (а также и государственных крестьян, водворенных на собственной земле, см. далее) были повсеместно одинаковыми, и состояли из одной подушной подати. Соответственно, государству не было дела, а где живет тот иной мещанин, в Калязине или Костроме, хочет переехать (перечислиться) из одного города в другой – да бога ради, подать все равно одинаковая. А вот государственные крестьяне платили не только подушную подать, но и оброчную подать – это была плата за предоставление им в пользование земли, и эта подать была разной, дифференцируясь по 19 ценовым зонам.

Соответственно, государству не очень нравилось, когда крестьяне бегали туда и сюда, путая учет; этот уедет, а кто за него оброчную подать платить будет, а вдруг с него на новом месте подать будет ниже? Заметим, что мы говорим о затруднениях с формальным перечислением крестьян из одного общества в другое, из крестьян в мещане, из крестьян в купцы; физически же крестьянин имел право находиться где угодно и делать что угодно, были бы только заплачены подати по месту его сословной приписки.

Таким образом, государственный крестьянин был прикреплен к своему обществу в плоскости сословно–паспортного учета, а также в смысле начисления и уплаты налогов. Даже еще сложнее: он получал паспорт по разрешению общины, но это не значило, что его могут удержать просто так – если тебе не поверили на слово, что ты уедешь в другое место и оттуда пришлешь подати, то уплати подати прямо сейчас на год вперед и получай паспорт на год.

Разумеется, оброчная подать (в отличие от душевой) платилась по той причине, что казна предоставляла крестьянину (точнее, общине для разделения между ее членами) земельный участок. Немногочисленные группы государственных крестьян, именовавшиеся «водворенными на собственных землях», оброчной подати не платили, то есть по существу своих отношений с государством вообще не отличались от мещан.

3. Государственные крестьяне превратились в лично свободных людей не в один момент. Не было дня, который можно было бы объявить «освобождением государственных крестьян». Но, однако, государственные крестьяне эпохи Петра I очевидно рассматриваются государством как его крепостные, а в конце царствования Николая I они имеют все приметы лично свободных людей.
Главным признаком отсутствия принципиальной разницы между государственными и помещичьими крестьянами было то, что государство раздавало земли с крестьянами частным лицам. Получалось, что государственные крестьяне это такие «спящие» крепостные, их крепостной статус можно активировать в любой момент без их спроса. Эта практика была полностью прекращена в 1801 году.
После этого казна продолжала, в виде награды, давать казенные имения в аренду (обычно на 10 лет), причем крестьяне платили оброк временному помещику, но не теряли личной свободы. К 1850–м годам аренды превратились в денежные премии для отличившихся чиновников, никаких имений физически награждаемым уже не передавали.

Еще один признак отсутствия личной свободы у государственных крестьян – принудительное переселение на другие земли (в Новороссиию, в Башкирию, очень редко в Сибирь), иногда даже с принудительным обращением в казаки. С тех же 1840–х такие вещи делались только по согласию самих крестьян: казна предлагала лучшие и лучшие условия для переселяемых, пока они не соглашались.

И наконец, самый вопиющий случай угнетения государственных крестьян – организация военных поселений в эпоху Александра I: крестьяне внезапно оказались полусолдатами, подчиненными военной дисциплине, что в их глазах совершенно не компенсировалось некоторыми пособиями от казны. Дело с военными поселениями пошло неудачно – экономически всё расходилось плохо, крестьяне ненавидели солдатчину. С конца 1820–х государство перестало организовывать военные поселения, в 1830–е превратило военных поселенцев в пахотных солдат, что было значительно более мягким режимом, и в таком урезанном виде поселения просуществовали до 1857 года. Никто и никогда не обещал, что государственных крестьян больше не будут обращать в военных поселенцев, но уже к середине 1830–х это стало очевидным.

Так, шаг за шагом, без особого законодательного оформления, государственные крестьяне постепенно превратились в лично свободных людей. Основным их средством борьбы за свободу был, как то положено у русских, саботаж: государство, при всей его свирепости, постепенно замечало, что когда пытаешься сделать с мужиками то, с чем они категорически не согласны, то всё сделанное потихонечку разваливается.

4. Помещичьи крестьяне объединялись в общины по случайности – где–то так захотел помещик, где–то захотели сами крестьяне, а помещик согласился, где–то это пришло из дальней старины. И общины были немного разные: где–то был выборный староста, где–то назначенный барином бурмистр, где–то выборный небольшой комитет; в общем, как захотелось, так и сделали.
Абсолютно другой была сельская община у государственных крестьян. Эта община была принудительной, она была организована в 1830–х годах по распоряжению Министерства государственных имуществ, и ее устройство было унифицированным и определялось писаными правилами. С одной стороны, община давала крестьянам свободу определенных решений, с другой стороны, устройство самой общины не входило в эту свободу и было предписанным.

Организация крестьян была двухуровневой. Нижний уровень составляла сельская община, управляемая сельским сходом и сельским старостой, хозяйственное объединение, пользовавшаяся казенным земельным участком и распределявшая право пользования между дворохозяйствами. Верхним уровнем (более или менее соответствующий церковному приходу) была волость, управляемая волостным сходом и волостным старшиной, чисто административная единица, занятая низовой полицейской деятельностью, учетом, налогообложением, перепиской с вышележащими властями и т.п., но не имевшая отношения к землевладению. При волости был волостной суд, состоявший из выборных крестьян и имевший аж две инстанции, а важнейшие решения принимались правлением. В общем, это была маленькая крестьянская република.

Весь этот двухуровневый строй после освобождения помещичьих крестьян был принудительно перенесен и на них, с некоторыми несущественными упрощениями. Таким образом, то унифицированное, урегулированное законом сельское общество (оно же земельная община), которое наблюдалось у послереформенных крестьян, только в малой степени было продолжателем старинной народной традиции – на самом деле это было создание министра госимуществ графа Киселева, относящееся к концу 1830–х.

5. Управление государственными крестьянами было замечательно малолюдным – первый чиновник появлялся только на уездном уровне (так называемый округ государственных имуществ). Даже эти ничтожные окружные управления в начале 1850–х были разогнаны как чрезмерно раздутые и заменены единоличными властями, крестьянскими чиновниками, которые в чистой теории должны были приходиться на 40 тыс. крестьян, а на деле управляли и 50–60 тыс. жителей.

Естественно, эти одинокие чиновники еле–еле справлялись с обязательной перепиской и не имели досуга для обозрения селений государственных крестьян, и уж тем более для преподания им руководящих указаний. Крестьяне были предоставлены сами себе; раз в год волостной старшина отвозит в уездный город оброк и какой–нибудь кратчайший отчет, на чем и кончаются все контакты крестьян с министерством.

В 1840–х министерство начало проводить люстрации (то есть освещения) – специально командированные чиновники объезжали поселения и пытались разобраться, сколько на самом деле у государства крестьян, полей, кто чем занят и кто сколько зарабатывает. По мере люстраций крестьян переводили с фиксированной оброчной подати, единой для всей губернии или уезда, на подоходную оброчную подать с вмененного дохода, рассчитанную исходя из фактических экономических возможностей данного сельского общества. Процесс занял два десятилетия, но так и не был окончен, так как чиновников было мало.

6. Еще в 1830–х годах государственные крестьяне разделялись на множество сословий с архаическими названиями. Тут были и однодворцы, которые в теории были почти дворянами и сами имели право владеть крепостными (но владели ими в ничтожном числе), и лашманы, которые якобы выращивали корабельные леса, но на самом деле того не делали, и ямщики, которые якобы возили казенную почту, но на самом деле не возили, и малороссийские казаки, которые не были казаками, и даже панцирные бояре, которые не были боярами и не имели панцирей. Все эти преданья старины глубокой были ликвидированы к концу 1840–х, и государственные крестьяне обратились в унифицированное сословие, имевшее три подразделения: водворенные на казенных землях (подавляющее большинство), водворенные на собственных землях, водворенные на владельческих землях.

7. Всё вышесказанное приводит к простой мысли: а в чем, собственно говоря, заключалось освобождение государственных крестьян? Да ни в чём. Крестьянам объявили, что теперь они не вечные арендаторы казенной земли, а крестьяне–собственники. Земля теперь их, но продавать ее посторонним по–прежнему нельзя. На землю сельского общества выдали владенную запись, зафиксировав границы. Оброчная подать осталась как была. Лично свободными они были и ранее.

Только в 1883 году бывшим государственным крестьянам объявили, что их оброчная подать теперь обращается в выкупные платежи (при некотором ее увеличении), выкуп уплачивается в течение 49 лет, после чего прекращается навсегда. При этом надо понимать, что бывшие крепостные платили выкуп за землю (заплатил – стал собственником), а бывшие государственные крестьяне выкупали свою обязанность платить оброк, в то время как земля им уже принадлежала.

[ляксандр]

В сельском Кентукки установили круговой перекрёсток https://v.redd.it/xu9kaak3x6v61/DASH_720.mp4

[ляксандр]