Опции

[Ахтунг]

Бисмарк и русское «ничего»

Бисмарк носил на пальце кольцо с надписью «ничего». История этого кольца относится к 1862 году, когда Бисмарк жил в Петербурге в качестве прусского посланника. Раз зимой он получил приглашение на императорскую охоту верст за сто до столицы. Будучи страстным охотником, он выехал днем раньше, чтобы поохотиться в тех богатых дичью местах. Увлекся, заблудился, и, когда настала пора прибыть в назначенный для царской охоты пункт, очутился в незнакомой деревне, совсем потонувшей в снегу.

Зная немного по-русски, Бисмарк стал расспрашивать крестьян. Оказалось, до места назначенного верст двадцать...

Отыскался и крестьянин, взявшийся быстро довести. Подали простые розвальни, заложенные крохотными лошадками. Бисмарк усомнился:

— Довезешь ли? Мне скоро надо.
— Ничего! — спокойно ответил влезший на облучок мужик.
— У тебя крысы, а не лошади, — пробурчал Бисмарк
— Ничего!

Бисмарк уселся. Лошади тронулись и миновав околицу, понесли с такой скоростью, что дух захватывало. Въехали в лес; просека, пни, корневища на каждом шагу, сани то одним боком ударятся, то другим, но взлетают на ухабах. А мужик гонит во весь дух.

— Ведь ты меня вывалишь! — забеспокоился Бисмарк.
А мужик только усмехается:
— Ничего!.. — и как раз вывалил.

Бисмарк позже вспоминал:

«Я стукнулся об какой-то пень. Расцарапал лицо. Разозлился ужасно, схватил выпавший откуда-то толстый железный прут, и бросился с ним на мужика, искренне желая поколотить его. А он схватил своими корявыми ручищами пригоршню снега и лезет, чтобы обтереть мне лицо: «Ничего!!!»

Это изумительное русское «ничего» меня наконец обезоружило. Я покорился, влез в сани, и тем же бешеным карьером через четверть часа мужик доставил меня к месту. Я поблагодарил его, а железный прут спрятал на память и возвращении в Петербург заказал из него кольцо с надписью «НИЧЕГО»...

— Когда мне приходилось бороться с сомнениями, — рассказывал далее Бисмарк, — когда мысль и воля готовы были отступить перед риском и опасностью, я говорил по-русски «НИЧЕГО» и смело шел к цели. Меня не раз упрекали мои добрые немцы, будто я иногда БЫВАЮ СЛИШКОМ УСТУПЧИВ ПЕРЕД РОССИЕЙ и в своей «русской» политике не обнаруживаю той самоуверенности, решительности, какую привыкли видеть во мне в иных случаях.

На эти упреки я обыкновенно отвечаю: надо принять во внимание, что в Германии только я один в трудные минуты жизни имею привычку говорить «НИЧЕГО», а в РОССИИ ЖИВУТ СТО МИЛЛИОНОВ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЕ ТАКЖЕ ГОВОРЯТ «НИЧЕГО»!

[Ахтунг]

Чудо Кузбасса: как в Сибирь съехались рабочие со всего света строить пролетарскую утопию (и что из этого вышло)

В 1921 году молодое Советское государство преодолевало последствия Гражданской войны, а Владимир Ленин объявил о переходе к Новой экономической политике (НЭП). Последующие годы стала временем экспериментов в экономике и промышленности.

Едва ли не самым смелым начинанием стал проект автономной индустриальной колонии (АИК) в кузбасском городе Щегловске (прежнее название города Кемерово). Развивать Кузбасс приехали энтузиасты из Нидерландов, США, Франции и Германии, разделявшие коммунистические взгляды.

Иностранцы собирались работать на шахтах вместе с новоиспеченными советскими гражданами, передавая им свой опыт. Фактически, они являлись волонтерами (первое время никто из них не получал денег за свой труд), а многие из них при этом активно вкладывали в развитие индустриальной колонии собственные средства.

Начало созданию интернационального объединения положило «Письмо к американским рабочим», написанное Владимиром Лениным и опубликованное в США в 1919 году. В нем Ленин среди прочего предлагал иностранцам поделиться с советскими трудящимися техническими знаниями.

История получила продолжение в 1921 году, когда в Москве прошли международные конгрессы Коминтерна и Красных профсоюзов. Их делегаты обсуждали возможную помощь СССР. Одним из инициаторов создания трудовых колоний в Советской России стал нидерландский инженер Себальд Рутгерс. Вместе с американцем Гербертом Кальвертом, он подготовил проект создания таких колоний в экономически важных районах страны.

В качестве места для организации такой колонии по итогам экспедиции во главе с Рутгерсом был выбран Щегловск благодаря наличию железнодорожного пути на Урал и относительно развитого рудника. Организацией колонии после подписания договора о ее создании в конце 1921 года стала заниматься группа из семи иностранцев, в которую вошли Рутгерс (на правах главного директора) и Кальверт. Ее членом также стал американец Уильям Хейвуд по прозвищу Большой Билл — бывший лидер профсоюзного движения шахтеров, сбежавший в СССР из тюрьмы.

Вскоре АИК открыла представительства в США и Европе, начав приглашать в Сибирь тех, кто готов был строить новый мир бок о бок с советскими рабочими.

Тем, кто загорелся идеей построения «региона будущего», следовало внести взнос в 300 долларов для оплаты дороги и закупок для АИК (по истечении срока договора, эта сумма возвращалась) и взять с собой все самое необходимое, включая запас еды на несколько месяцев. Одиночки ехали в новую жизнь налегке, а люди семейные брали в сибирское путешествие объемный багаж, комнатные растения и даже домашних животных.

Первые поселенцы АИК «Кузбасс» имели поверхностное представление о том, что ждет их в небольшом сибирском городке, а впереди их ожидали не только трудовые достижения, но и тяжелая адаптация к новому месту, серьезные болезни и неустроенность быта. По прибытии на место «колонисты» давали подписку о том, что понимают, с какими трудностями им придется столкнуться.

Инженеры грезили возможностью реализовать в Щегловске все фантазии, от которых отмахивались их коллеги в родных странах. Политики стремились претворить в жизнь лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» По воспоминаниям современников, среди этих отчаянных мечтателей встречались весьма неожиданные личности — например, женщина-дантист, очевидно не принадлежащая к рабочему классу, но уверенная в том, что пролетариям понадобится ее помощь.

Всего же в Щегловск из-за рубежа прибыло свыше 700 человек. Они трудились вместе с 5000 советских рабочих. Предполагалось, что иностранные гости проведут в Щегловске около двух лет, но в итоге многие из них задержались в Сибири и завели семьи. Тот же Уильям Хейвуд остался в Советской России вплоть до смерти в 1928 году — урна с частью его праха была замурована в Кремлевской стене.

На содержание индустриальной колонии власти выделили 600 тысяч рублей золотом. На эти деньги покупали и перевозили оборудование. Доставка грузов была самым сложным делом. Из Соединенных Штатов в Сибирь техника шла около двух месяцев. Если навигация была невозможна из-за погодных условий, труженикам АИК «Кузбасс» приходилось довольствоваться тем, что они уже привезли с собой или имели на месте.

Несмотря на тяжесть условий, старания колонистов были вознаграждены. Производительность труда на шахтах и коксохимическом заводе вдвое превышала показатели соседних предприятий. Шахтеры АИК «Кузбасс» впервые стали пользоваться головными лампами, а часть ручной работы делегировали технике — отбойным молоткам и врубовым машинам.

Через несколько месяцев после основания колонии заработала и первая механизированная ферма. Стараниями «аиковцев» на Кузбассе начали выращивать кукурузу.

Скромный досуг, первое время состоявший только из походов на базар, колонисты разнообразили открытием библиотеки, театрального кружка и кинозала (немые фильмы как нельзя лучше подходили для интернациональной команды). Библиотекарь Рут Кеннел, переехавшая в Сибирь из Нью-Йорка, вела дневник о жизни в России и написала детскую книгу о дружбе советского мальчика-беспризорника с американским парнишкой Дэвидом пол названием «Товарищ костыль: сибирские хроники юного Дэвида Пламмера». После завершения работы в колонии Рут жила в Москве и сопровождала писателя Теодора Драйзера во время его визита в СССР.

Местные жители, встретившие иностранцев прохладно, быстро привыкли к ним. Колонисты построили первую городскую электростанцию — так электричество появилось не только на рабочих объектах, но и в обычных домах.

Однако пока энтузиасты уже вовсю развивали предприятия Щегловска, нерешенной для них самих оставалась проблема жилья. Многие считали за счастье обосноваться хотя бы в бараке, а не в палатке. И тут нашелся человек, который взялся решить квартирный вопрос.

В 1925 году народный комиссариат иностранных дел СССР «в виде исключения» выдал визу гражданину Нидерландов. Счастливцем, получившим билет в утопию Кузбасса, стал архитектор Йоханнес ван Лохем.

По прибытии в Щегловск весной 1926 года архитектор увидел удручающую картину. «Большая часть рабочих жила под землей как кроты. Эти подземные пустоты были закрыты сверху земляными крышами. Жильцов этих домов звали землянниками. Зная их жизнь, я решил, что через один год никто больше не будет жить в этих безуютных квартирах», — рассказывал он.

Ван Лохем решил воссоздать в сибирском городе идеальный голландский квартал, в котором кирпичные дома возводились бы стена к стене. В будущем их окрестили домами-колбасами.

Главная сложность состояла в отсутствии основного стройматериала: дома в Щегловске строили в основном из дерева, но архитектор категорически отказался рубить сосновый бор, находившийся рядом с рудником «аиковцев». Вместо этого находчивый голландец начал присматриваться к местной глине. Он собрал несколько образцов глины с реки Томь и отправил их к себе на родину для экспертизы. Убедившись, что глина обладает нужными свойствами, архитектор заявил о начале строительства кирпичных заводов. Затем в Щегловске начали строить новое кирпичное жилье.

На внешнем виде и прочности этих построек архитектор не остановился. Новые здания ван Лохем решил оборудовать всем необходимым для комфортной жизни. В них появились даже отдельные ванные и уборные. Жители Щегловска справедливо считали дома ван Лохема самыми передовыми постройками своего времени, а вот представители советской власти отнеслись к работе архитектора с долей скепсиса — нет ли в таких домах «буржуазных излишеств»?

Расставание Йоханнеса ван Лохема с АИК «Кузбасс» получилось горьким. Уехав из Сибири обратно в Нидерланды в 1927 году, на закате существования самой АИК, он писал, что с колонией его разлучила ужасная бюрократия, терпеть которую не представляется возможным. Однако постройки архитектора все же получили запоздалое признание. Те дома-колбасы, что сохранились до наших дней, имеют статус памятников архитектуры регионального значения.

Конец эксперимента

В 1925 году АИК «Кузбасс» национализировали, как и другие промышленные предприятия. У властей появились претензии к колонистам и сомнения относительно будущего проекта. Иностранцы начали уезжать домой.

Колония формально просуществовала еще два года, а затем полностью потеряла автономию и ушла в подчинение к Всесоюзному совету народного хозяйства. Один из основателей колонии Себальд Рутгерс написал: «И все-таки наш эксперимент удался. Недешево это стоило. Наш маленький интернационал в Сибири создал большое индустриальное предприятие. И все это остается и будет расти. Мы показали, что может сделать международная солидарность рабочих».

Опыт интернациональной команды, работавшей на Кузбассе, стал замалчиваться уже в конце 20-х годов. Все достижения колонистов — будь то электрификация заводов или строительство домов нового типа — приписали к «прорывам» первых пятилеток.

Подробные воспоминания об АИК «Кузбасс» после ее упразднения появились только в годы «оттепели» — в 1950-х годах новые поколения советских людей узнали о проекте, который оказался слишком смелым для своего сурового времени. В наши дни поиском неизвестных фактов об интернациональной колонии занимается кемеровский музей «Красная горка», сохранивший память об уникальной рабочей утопии.